В последнее время современные поэты – хоть сколько-нибудь интеллектуального плана – начали масштабно и особенно резко подвергаться критике в духе: «Я тебя не понимаю, значит, ты плохой поэт!». Данное явление можно заметить не только в провинциально-литературных «светских» кругах (хотя здесь – намного чаще), но даже в столице – если судить по мнениям московских критиков в адрес некоторых участников программы «Вечерние стихи» (Москва, проект газеты «Вечерняя Москва» и сайта Стихи.ру).

Явление вполне объяснимое. Нынешний мир, переживший потрясения и находящийся в кризисе, начал требовать ясности. Перегруженность информацией заставляет мозг отказываться от «дополнительного думания», воспринимающегося как лишнее, поскольку не имеет практической ценности (никак не помогает бороться с кризисом). Насчет общего падения уровня образования говорить не будем, также как и о приоритете потребительских ценностей. Ничего не скажем здесь и об отличии академического подхода критиков-литературоведов, по совместительству являющихся учеными-филологами, – от подхода творческого – в том числе к языку.

Кроме того, что русский язык не является собственностью никакого ученого-филолога или школьного учителя, а значит, у последних нет никакого права, равно и обязанности, заниматься его «хранением», «чистотой», «спасением» и «защитой». В частности, от поэтов-новаторов, ибо… кроме них, в общем-то и защищать его не от кого: «гопники» в филологических кругах не водятся, жаргон не звучит. А ведь и филологам нужно как-то реализовывать чувство собственной социальной значимости, благого дела, общечеловеческой ценности их труда и знаний. Вот, начиная древнейших веков, и «борются за чистоту языка».

А русский язык, относясь к этому «глубоко филологично», всегда жил и развивался по своим законам. В том числе, наполнением бассейна этой многоводной реки занимались малые, но бурные притоки – творчество писателей, их уникальные «языки». Не только авторские окказионализмы (словотворчество), но и авторский аграмматизм – изумительные по силе художественного воздействия ошибки грамматического строя, фонетики, орфоэпии, пунктуации и даже орфографии.

Ошибки могут быть неосознанными (как у Гоголя, которого всю жизнь донимали критики, и, тем не менее, он ни разу не изменил своему праву писать «на своем языке»), осознанными (Александр Блок: «Все мои ошибки сознательны – это то, чем я не могу пожертвовать в стихе») и гиперосознанными (поэтический стиль «аграмматизм» – созданный именно на ошибках как приеме, с целью обратить внимание в тексте посредством неправильности на тот или иной наиважнейший момент, раскрыть его глубину, второй смысл, нетривиальность подхода, а также – абсурдность мира, многомерность бытия и многие другое).

Все это в литературе есть (а значит, есть в живом русском языке), отрицать это на одном лишь «Я тебя не понимаю» без какой-либо аргументации – считаю неприемлемым. Могу понять причины такого отношения со стороны читателей. Но если в «странно» построенной фразе, в сложном образе литературовед или другой поэт способны увидеть только неправильность, только «так не пишут, это не по-русски» – и ничего больше, то, возможно, это просто не литературовед и не поэт.

Сложно стало в поэзии еще и потому, что её много, слишком много, и поэт уже перестал видеть грань в том, как «пробить» своего читателя, ибо того и без поэзии «пробило» так, что он данного процесса над собой уже явно не хочет. Пронзительные (до степени бестактности и жестокости) тексты воздействуют на публику, критиков и т.п. (пока еще). Поэт, который пишет так, что его еще «понимать надо», и не ставит себе цели «танком в почки», разумеется, будет воспринят уже не как поэт (в современном понимании поэзии). А как «конструкция», «делатель», «искусственный». Это можно отнести к любому, у кого в тексте присутствует что-то еще, кроме «пронзительного чувства», – в частности, интеллект. Каково же сейчас так называемым поэтам-авангардистам!

Крайне сложно и читателю, и академическому критику предположить, что поэзия таких авторов может «рождаться», приходить в готовом виде, причем как содержательно, так и формально – на некоем «ином языке»: в ином ритме, стилистике, сложных рифмах, трудных образах, сдвигах сознания. Она живая – но жизнь ее отлична от привычной биологии живых организмов. Сходна она, может быть, с минералами – тоже своего рода «форма жизни»: кристаллы рождаются, растут, умирают – по своим, совершенно чётким кристаллохимическим законам; но, в то же время, каждый кристалл – неповторим! Так же и с каждым стихотворением поэта-новатора. Есть четкие законы – и (на выходе) уникальное явление.

В таком случае, каковы эти законы? Откуда это все берется? Едва ли только от эрудиции, неких знаний истории, литературоведения, лингвистики, а у кого-то – физики, химии, высшей математики и т.п. Да, заглядывание в области своих непосредственных профессиональных и самообразовательных знаний у поэтов происходит, и происходит естественно. Но вот каков инструмент для этого погружения в знания – и извлечения образа?

Могу назвать этот инструмент «Эпической силой». Эпическое мышление поэта интеллектуала, поэта-авангардиста, поэта-новатора не подлежит никакому сомнению. О таких нередко говорят (особенно часто ныне), что «это вообще не поэзия, это рифмованная проза». Так, предположим, и есть. Такие поэты (авангардист для своего времени Пушкин, авангардист в женской поэзии и мощный новатор в поэзии в целом Цветаева и другие) склонны писать поэмы и даже романы в стихах.

Но это никогда не только изложение сюжета – это поэтический, философский, интеллектуальный к нему подход, иной раз смещающий канонно-сюжетное восприятие настолько, что мир начинает восприниматься состоящим из множества параллельных реальностей: одно и то же событие происходило, причем одновременно, сразу в четырех-пяти версиях, ибо столько у него было поэтических интерпретаций. А иной раз и больше. И все они – истинны, ибо кем-то «услышаны». Об истинности услышанного поэтом поговорим ниже, здесь же закончим мысль об «эпической силе» в условиях современной литературы.

А условия таковы, что сейчас «чем стих короче, тем лучше». Люди не любят читать «многабукафф». (Отсюда, видимо, растут уши любимой современными критиками негативной характеристики: «Неоправданное многословие»). И как быть поэтам с эпическим мышлением в такой ситуации? Подсознательно, а то и сознательно такой поэт стремиться в короткий (по форме) текст вложить свою поэму. Поместить в него как можно больше смысла, сюжета, философии, интеллекта, эрудиции и т.п.

Именно этим характерно творчество крымской творческой группы «Фаэты» и собственно направления «фаэзия», а также ряда авторов, к «фаэтам» себя не относящих, но относящихся к тому же – эпическому – типу личности. Фаэт (и подобный ему тип поэта) может как размахнуться до большой поэмы-эпоса (моя «Турозавриада – Крымский эпос»), а так же, что чаще, – умещать её в ставшие ныне классикой (с подачи сайта «45 параллель») 45 строк – как самый нормальный для восприятия современного читателя размер текста. И даже меньше. Наиболее чётко этот стиль «краткопоэмности» сформирован у фаэта Евгении Барановой, разрабатывает его ныне фаэт Елена Коро (хотя ей свойственны и длинные фаэмы).

Несколько объемнее (и, по ощущениям, мощнее, масштабнее) – стихи Ники Батхен, Валерия Гаевского, Златы Андроновой, Валерия Смирнова и ряда других крымских поэтов. То же самое могу сказать и о своих стихотворениях, так страстно непонимаемых ныне. Все это – не стихи. Поэмы. Не поэзия в полном смысле – эпос, миф. Новый миф нового формата, корнями прорастающий в мифы древние.

Современная археология делает поразительные открытия: находит наскальные рисунки древних людей, отдалённых от нас во времени настолько, что в те поры еще не существовало цивилизаций (доегипетские и дошумерские эпохи). И на этих рисунках мы можем видеть… символику строения Вселенной, астрономические карты Галактики. Была ли это уже мысль – или пока еще только чувство, наитие (то, что называют «прозрением», «инсайтом», «пророчеством») – сиречь поэзия! – утверждать не будем.

Можно лишь отметить, но сами эти предположения, по сути своей, поэтичны. Не будем упоминать здесь разнообразные Календари Майя, наличие в «Махабхарате» описания летательных аппаратов – виманов – и чего-то, напоминающего ядерные взрывы, «тайны египетских пирамид» и тому подобные удивительные (а для кого-то – сомнительные) явления. Вполне возможно, что это уже наше – цивилизованное, изощренное сознание воспринимает древний мир по-своему, попросту переносит свою переразвитость на ранние эпохи, но как раз в этом случае мы и можем говорить, опять же, о – поэзии! И какой же, как не авангардной? И, при всей своей обращенности вглубь веков, по сути, абсолютно современной.

Критики XX в. очень любили писать о мифологическом мышлении древних людей и цивилизаций. М. Горький утверждал: «Только гигантской силой коллектива возможно объяснить непревзойденную и по сей день глубокую красоту мифа и эпоса, основанную на совершенной гармонии идеи с формой. Гармония эта, в свою очередь, вызвана к жизни целостностью коллективного мышления, в процессе коего внешняя форма была существенной частью эпической мысли, слово всегда являлось символом, речение возбуждало в фантазии народа ряд живых образов и представлений, в которые он облекал свои понятия».

Нельзя полностью согласиться с тем, что лишь коллективное мышление (коллективное бессознательное, социальный стереотип, архетип) могли стать причиной появления и такой масштабной развитости мифа и эпоса в древности. И впоследствии – такой склонности к мифу и эпосу людей любых эпох: взять хотя бы появление в ХХ веке мифоэпосов «Властелин Колец», «Звёздные войны» и т.п., и масштабной вовлеченности огромного числа людей в их «жизнь» – порою до пределов отождествления с нею своей. Однако в нынешнем мире миф овеществлён: он представлен книгой, фильмом, составляющими его актерами – живыми людьми, с которыми можно как-то соотнести себя, воспринимая их чем-то вроде «звезд», «богов», «идеалов»; всяческой символикой, рекламой (тоже часть современной мифологии) и т.п.

А как же было в древности? Где тогдашние люди брали свои «идеалы» и своих «богов»? Предположение это может показаться антинаучным, но основывается оно именно на науке – литературоведении, истории литературы. Филологи знают, что в литературе сюжеты, полностью сочиненные автором, начали появляться приблизительно с XIII-XIV вв. – в Европе, а на Руси (в России) еще позже – в середине XVIII вв. (Можно упомянуть небольшое число сочинённых сюжетов в поздней античности – к примеру, «Дафнис и Хлоя» Лонга или «Золотой осёл» Апулея.

Но такое творчество было быстро вытеснено христианской догмой о том, что творить – значит, посягать на Творца-бога, сиречь – кощунство. Впоследствии даже Возрождение в культуре происходило на библейских или античных мифологических сюжетах, а не на индивидуально-авторских). Древнее сознание не было развитым настолько, чтобы «сочинять». Да, можно предположить, что ему это было и не нужно – жизнь, борьба за выживание и развитие, были слишком насыщенны, чтобы было время предаваться сочинительству – занятию «для скучающих».

До XIV в. «писатели» были только хроникёрами, летописцами – ими изначально запоминались для пересказов и песен, позже – записывались, пусть нередко и в весьма художественном оформлении, исключительно реальные события, происходившие непосредственно с их современниками, либо пересказы-воспоминания хронистов-предшественников. Читая Гомеровский «список кораблей», который расписан в мельчайших подробностях, с упоминанием даже участников Троянской войны, не играющих никакой роли в сюжете, и подробностей их быта и обычаев, воспринимаешь его как абсолютную реальность – иной раз настолько натуралистичную, что тебе даже «столько не нужно».

И тут же, рядом – битва, на поле боя появляется богиня Афродита, пытающаяся защитить Энея от Диомеда, последний наносит ей рану копьём, рана самая настоящая, кровь (у богини!) – и это нужно уже почему-то воспринимать как «миф», «сочинённое». Смею предположить, что и это тоже было реальностью, некогда увиденной кем-то и отложившейся в памяти. То есть, античные боги вовсе не являлись богами – выдуманными человеком, – такие существа, причем явно из плоти и крови, хотя с некоей отличной от нас физиологией, – действительно существовали когда-то.

Другая раса? Более развитая, делившаяся с человеком своими знаниями и возможностями (украденный для людей огонь и т.п.). Ставшая для древнего человека «идеалом», «богом», «звездой» – неким совершенством, к которому стоит стремиться. (Символичны браки «богов» с людьми и рождение «полубогов»). В то же время, во многом такая же, как мы, дружественная либо враждебная нам. Затем, по неизвестным причинам, исчезнувшая, впоследствии христианством обявленная «бесами», но… вполне возможно, что существующая среди нас до сих пор. Сказка? Антинаучно? Да нет – поэзия!

Интересно размышлять, опираясь на лингвистические и литературоведческие знания (методологичность подхода в поэзии), а также на мифологизацию объективной реальности, современности, – о том, что жизнь Зевса и Афины так же истинна, как и жизнь исторических личностей Тесея и Агамемнона, а приключения Одина и Тора столь же абсолютно историчны, как подвиги Сигурда и Хельги. Да и существование драконов и других интересных чудовищ только в воображении древних людей можно подвергнуть сомнению. Человеку вообще сложно придумать нечто, не существующее в реальности, не имевшее абсолютно никаких предпосылок. Можно предположить, что и Ковер-Самолет некогда существовал (см. виманы в «Ведах»), что его сначала кто-то видел, а потом уже «сочинили».

Или, возьмем, к примеру, историю с крымской энергоблокадой. Мы – маленькие, но очень сильные люди, мужественно боремся со свалившимися на нас трудностями и верим (а кто-то и не верит и злится), что придет бог, титан, Прометей – и принесёт нам огонь. Он приходит и приносит, приводя в восторг верующих, попирая во прах неверующих и врагов. Объективная реальность. Да и расписана она в прессе, а кое-где уже и в литературе, на совершенно другом языке. Однако сути это не меняет. И у древних людей объективно существовал некто с бОльшими, чем у них, возможностями, кто принес им огонь. И многое другое. Кто вызывал веру и неверие, образовывал миф. Придумать его не могли.

Вообще современный мифоэпос (объективная реальность!) под названием «Крымская весна» просто поражает своей невероятной фольклорностью, которой он начал обрастать почти мгновенно – и особенно в поэзии. Можно делать определенные выводы по поводу «рождения мифа» и «рождения литературы» уже на основании его. Не хочется говорить в очередной раз о низком литературном уровне вылившегося на нас гигантского потока «актуального» и «пронзительного», – по степени даже не банальности, повторяемости, типичности, а скорее именно «архетипичности» все это действительно больше похоже на фольклор: припевки, припляски, гимны и молитвы.

Обрядовое, одним словом, творчество. Имена новых «чисто крымских» богов хорошо известны. На других территориях с их божественностью не согласны или согласны не в полной мере. Авторская индивидуальность в таком творчестве – как и у «многогрешных» древних летописцев – не приветствуется. Наоборот, она воспринимается как наглость. Поэт со своим лицом и своим взглядом на происходящее, а тем более тот, который пишет безотносительно к актуальному, «идёт шире и глубже» злободневного, становится «бесом». Однако речь здесь о том, что подобная фольклористика, актуальный «писк» – по аналогии с «писком моды» – поверхностен и преходящ.

Это скорее питательная среда, субстрат для создания мифа и эпоса. Есть даже не предположение, а уверенность, что лучшие произведения о данном историческом событии будут написаны авторами «со своим голосом», – но именно тогда, когда оно отдалится во времени и достаточно мифологизируется. Как, к примеру, «Война и Мир» Толстого, написанная существенно после событий 1812 года, писателем следующего поколения. Это не значит, что произведения эти не являются правдой. Впитав фольклорную субстанцию, достаточно накупавшись в ней, они становятся глубже, и именно этим – настоящими. Не правдой, а уже Истиной.

Данное лирическое отступление приведено здесь с целью в очередной раз донести мысль о причинах возникновения поэзии – из реальности, а не из «измышлений» поэта. Только из реальности намного более расширенной (в разной степени у каждого), чем обыденное, стереотипно-обрядовое сознание. «Эпическая сила» творческой ЛИЧНОСТИ не участвует в создании стереотипа, но выхватывает из него суть, которая в мутном потоке бесконечных повторов может восприниматься «страшной индивидуальностью».

«Сложность», «конструированость», «новаторство» авангардной поэзии в самой малой мере является специальным процессом, производящимся для того, чтобы «удивить публику». Которая не желает удивляться, а желает бояться поэта, считать его ненормальным (тоже мифологичность мышления, каковая неплохо характеризуется термином «мракобесие») и кричать: «Я тебя не понимаю – это значит, ты плохой! Сгинь, сатана!».

Такая поэзия, повторюсь, интуитивна, глубинна, эпична, таковой она «рождается», «приходит» – нередко в уже полностью готовом виде, не нуждающемся даже в редактировании, и говорит лишь о том, что реальность (а не богатое воображение) автора несколько шире, чем у непонимающих. И намного ближе к Истине, каковая отлична от правды. Впрочем, что ни поэт, то – система мироздания. Если конечно, это поэт, а не «фольклорист-непонимаец», каковых, по вполне объективным причинам, в последнее время стало в литературе очень много.

_______________________________________________________________________________

Творческий проект

«ПЕРЕВЕДИ МЕНЯ ЧЕРЕЗ СЕБЯ»

Вот говорят, что у меня стихи непонятные.

Решила перевести некоторые из них на понятный язык.

Первые ласточки уже в полете.

Оригинал

***

Ты помнишь эту молнию над городом?
Смотрели мы с седьмого этажа,
из той квартиры, где, зарывшись в бороду
Всевышнего, мы спали – два мыша
в норе без выхода. И смели требовать
у стен, зажатых в цепонькой горсти,
чтобы щетинки закрывали небо нам,
и мы его не видели почти.

…А первую дождинку, слишком нежную
для авторского зноя этих дней,
вонзившуюся четко, строго между на…
Между народами в большой войне.
Увидели друг друга – галлы с бриттами, –
и любопытство вырвалось из рук:
как не познать нам Саваофа бритого,
а может, скошенного, будто луг?

…А первый гром, который не встревожил и
не бросил в мозг стихийный недосмысл,
где выпадали волосинки Божии
под лапами пассионарных крыс,
и вдруг – последняя… Ох и «кумеден» стал
растерянный, курино-мокрый ты,
когда почувствовал, что больше негде нам
запрятаться от бездной высоты…

Попробуй не дрожать всем телом, если нет
балкона и седьмого этажа,
устойчивого в самом центре треснутой
катящейся тарелки. …Чуть дрожа
(ты помнишь: это было? или не было?
удерживать ли в сердце? отпустить?),
твои ресницы закрывали небо мне,
и я его не видела почти…

Перевод

***

Я поссорилась с бойфрендом
На высоком этаже,
Где мы с ним неделю спали –
В смысле, в том числе, прямом.

Тут гроза пришла внезапно,
С нею – метеопсихоз.
Мы друг другу дали в песню
И навеки разошлись.
Вот какой у этой хрени
Был Великий Тайный Смысл?
Пробуем сравнить проблему,
Ну, с Троянскою войной.
Или с варваров набегом,
Аль с Везувием каким.
Для чего я тут поэтом
Стала, спрашиваю вас?
Непременно впишем Бога,
Виноватого во всём.
Это мой любимый пунктик,
Обязательный в стихах.
А бойфренд-то был прикольный.
Как же тут не пострадать?
И вообще, неделю дрыхнуть –
Это, знаете ли, кайф.

Но опять работать надо.
Во вселенский пападос!
Не дает злодейка-карма
Людям вечно кайфовать.

Оригинал

Зимняя Кришня

Давай, Заратустра, зараза, колись:
куда мне пойти, чтоб хоть где-то остаться?
Христа, твоего по профессии братца,
я слушала долго, но вот разобраться
в его письменах не смогла. Будто слизь,
сосульки болтаются на бельевых
веревках: зима подползла незаметно.
И так симметричны, как смыслы в приметах
народных, тела круглобоких, монетно-
холодных, вонзающих угли под дых
чудных идолиц, не готовых прожить
и дня, но силком отправляющих память
в ту степь, где не знало послушников пламя
твое, Заратустра. Безвременный камень
его заменял. Высекали ножи
сведенные длани, безрадужный зрак.
И холод монетный не плавили знои,
рожденные долгою сушью степною,
которая может быть помнящей Ноя
в своей долготе… Заратустра, ты прав:
огонь – веселей и теплей, и еще
дешевле, душевней, душистей, душнее.
Я здесь остаюсь. За стеклом – стекленеет.
И скользкие когти слюды, цепенея,
скребутся туда, где уже горячо.

Перевод

Крымская зима, которая как весна

Я опять сижу скучаю в одиночестве в дому.
Ницще гадкого читаю, «Заратустру», чтоб ему.
Не подходит мненье Ницше духмятежному никак.
Да и всякому другому выставляю жирный флак.
А на улице, врубитесь, не зима – весна там, лять!
Мокро, склизко и противно, ну не выйти погулять.
Вот сижу, смотрю на это, вспоминаю матерей,
Ессно, думаю про лето и хочу его скорей.
Я хочу туда, где жарко, – в скифскую, положим, степь.
Лучше каменные бабы, чем проклятая капель.
Бабы снежные, которых тут вчера лепил весь двор,
Офигеть на них похожи, не растаяли пока.
Только каменные бабы, вот в отличие от них,
Простоят еще веками (хоть в музее за углом).
Просто наглость – этим лужам, не прожившим тут и дня,
О Глубинном, Древнем, Вечном мне ото напоминать.
В гости бы к зороастрийцам – эх, у них всегда тепло.
(Это те, кто, вдруг не знай вы, поклоняются огню.
Вроде, это были персы, – Википедию смотри).
Ну, а мне, пожалуй, пофих, кто они, – хочу жару!
Да, ещё забыла Ноя объяснить для мудрецов.
Оборот к нему причастный приставляется затем,
Чтобы показать, какая временная долгота,
Глубина Древнейших Истин в сем творении моём.
Можно было б очень просто рассказать о том же са.
Можно было бы и вовсе не рассказывать о том.
Вот зачем писать об этом, надо это всё кому?
А вот на я тут поэтом стала, спрашиваю вас?

Оригинал

***

Чёрная, тонкая, нежная лошадь…
Грива – что небо под грозным крестом,
взор – многозначно-расплывчатый роршах,
тело – бывало, видать, под кнутом…
Ну-те дрожать!.. Коль тебе непривычны
ласки – ударю! – видать, знакомей…
Я, бишь, не князь – не боюсь волховичьих
чар: из глазниц выползающих змей.
Реминисценция… Времени стремя…
Выйдем же, милая, в поле вдвоем!
…медленномедленномедленно сщемит
небо меж тучами бледный проем,
и – по тебе: по глазам непроглядным,
по волосам дожделивей дождя, –
покатом, рокотом, роскатом жадным
лето пропляшет!.. а чуть погодя,
выложившись, как цыганка для графа,
бубен отбросит и сядет к ногам…
Милая! Затхлых сартреющих кафок,
видишь ли, пыль разгребать – тоже нам,
но не сейчас – перебить черных кошек
всех подчистую – не хватит колов.
…рыжая женщина – черная лошадь…
Милая, где загулял наш Брюллов?

Перевод

***

Это я своей подруге посвящение пишу,
Что похожая на лошадь – в лучшем смысле – красотой,
Стройностью, порывом тела, гривою на голове
(Намекать на лесбиянство – это, знайте, эпатаж.
Он в поэзии уместен, чтоб внимание привлечь,
Если интеллектуален, а не как у пошляков).
Значит, сделаем мы тонко: без намеков вааще,
Только «волосы» однажды вместо «гривы» впишем вдруг.
Есть такое направление: фаэзией зовут.
Это тема превращений нас, людей, – в зверей, богов,
Там драконов, чупакабер – в обчем, кто во что горазд.
Трансформирую подругу в лошадь чёрную я тут.
С кучею реминисценций на различнейших коней,
Что живут в литературе, в песнях, сказках, на холстах.
Есть такое очень слово, шибко умное оно, –
Это и обозначает: вспомнить, значить, всех коней.
Кто не знает, где какие, предлагаю посмотреть
В интернете или в книжках, чтобы всех по списку знать.
Нужно живопись Брюллова видеть хоть одним глазком,
А иначе я не знаю, для кого я тут пишу.

Смотрите также

Оставить комментарий Отменить